О Шварцмане я впервые услышал от Сергея Михалкова. Совсем молодым журналистом я брал у него интервью, он по обыкновению стал рассказывать, что Эдуард Успенский – злобный кляузник, я возмутился: как же, ведь он придумал Чебурашку!
– Ч-чебурашку? – переспросил Михалков. – Чебурашку придумал художник Шварцман, к твоему сведению!
Потом я узнал, что этот же мультипликатор Шварцман придумал облик Удава, Мартышки, Слонёнка и Попугая, изобретённых Остером. Потом – что он же был художником-постановщиком первого и едва ли не лучшего советского полнометражного мульта «Снежная королева». Потом – что он учитель Норштейна, хотя везде называет себя его учеником. И наконец, знаменитая акварелистка Ира Литманович на презентации её выставки «Москва. Зона любви и турбулентности» – там очень сильные картинки про московские события этого лета – мне рассказала, что Шварцман жив и активен.
– Сколько же ему?
– 99.
– И его можно увидеть?
– Не только его, но даже первый эскиз Чебурашки. В этом году мультикам про Чебурашку 50 лет, ты в курсе?
Ну и как-то так получилось, что после нескольких звонков от мэтров мировой мультипликации классик и гений Шварцман согласился меня принять, и мы к нему приехали. 99 лет ему дать сложно, ни тебе старческой глухоты, ни медлительности, да и трость скорее декоративная.
Читайте также: Елизавета Романова: маленькая принцесса
«Сами справляемся!»
— Михаил Друян — помните такого? — мне рассказывал, что папа римский прислал ему благодарность за глубокий гуманизм советской мультипликации…
— Михал Захарыча-то? Кто ж его не помнит. Ведущий оператор наш. Только не ему одному, а «Союзмультфильму» в целом. В самом деле, римский папа, кажется, кто-то из Пиев…
— Нет, Иоанн Павел II.
— Ну, тем более прекрасно. Да, назвал советскую мультипликацию лучшим средством воспитания христианских чувств.
— И вот я пытаюсь понять: как же это Советский Союз, довольно страшная страна, делал самые добрые мультики в мире?
— Ну, я же не философ. Я мультипликатор, немного иллюстратор, просто очень старый, понимаете… Но если в самом деле отвечать на ваш вопрос: почему вас не смущает, как это всё вообще уживается в человеке? Не только в Советском Союзе, а в отдельном человеческом разуме? Я плохой атеист, колеблющийся, и всё-таки я воспитан в концепциях французского Просвещения, и вот вместе с этими замечательными людьми я полагаю, что не Бог создал человека, а наоборот.
Это довольно наглядно: у буддийского Бога черты индийского национального характера, у еврейского Яхве — еврейские, у Аллаха — арабские, всё по образу и подобию. И этот же человек, создавший Бога и наделивший Его абсолютной мудростью, выдумывает пещерные суеверия, казарменные порядки, он же выдумал и осуществил кошмары двадцатого века — как это всё вместить в одну черепную коробку?
аааааааааааа
Привыкши к такому разносу полюсов, уж как-нибудь мы совместим в отдельно взятой стране марксизм-ленинизм и советские мультфильмы. Тем более что это неплохо сочеталось: в семьдесят третьем году был мультфильм «Аврора», ради которого я строил самую масштабную в своей жизни декорацию — весь этот большой крейсер; нас специально в Ленинград командировали подробно его осматривать, видел я ту самую пушечку, отстрелившую начало новой эры, и картинки к тому фильму мне до сих пор нравятся — такие стилизации под гравюру, хотя всё это просто черная бумага плюс белила. И странным образом тоже мультфильм получился необыкновенно грустный — может, благодаря песне Шаинского про «Аврору»…
— Точно! Там когда мальчик в конце её поет — полное чувство, что он милостыню просит.
— Ну, действительно в последние свои годы советская мифология имела довольно жалобный и даже старческий вид. И «Аврору» в том фильме было жалко.
— Но ведь согласитесь, был контраст — советские мультфильмы и та жизнь, к которой нас всех, как оказалось, готовили… все эти зайчики-ежики — и поздний СССР…
— Так ведь не к этому готовили. Была вечная советская идея Светлого Будущего, которое все отодвигалось, и детей готовили к жизни в идеальном мире. В коммунизм, может, и не верили, но в лучшую жизнь верят до сих пор. В пятидесятые, когда расцвела мультипликация, все это было особенно актуально.
— Вот вы наверняка много думали над этим вопросом: зачем евреи в России?
— Я бы его тоже расширил: зачем евреи вообще? Древний народ, умудрённый многовековыми преследованиями. Наверное, людям кажется, что преследовать — это лучший способ умудрять. Про это есть хороший анекдот: у армянского радио спрашивают: почему в Армении нет евреев? Они отвечают: сами справляемся.
«Руки дрожат — это не имитируется»
— Вам не кажется, что компьютер, в общем, спас это ремесло? Потому что тысяча рисунков на десять минут — это некоторый перебор…
— Больше! Одна фаза — персонаж руку поднял — это до двадцати рисунков, и фазовщики — это огромный цех. Приходили молодые художники, большей частью девушки, и рисовали — на полнометражный мультфильм уходило три с половиной года, столько делали «Снежную королеву». Но ничего не поделаешь, это такое ремесло — как златошвейное, как кружевное… Не может машина. Я бы компьютеру доверял только раскрашивать, и то не всё. Компьютерная анимация быстрее, дешевле, но уходит что-то трудновыразимое. Это, понимаете, вот когда у меня стали руки дрожать, в рисунке появилась такая дрожащая линия. И это оказалось довольно эффектно, многие даже подражать стали, но как-то у них не получалось. Как ты будешь подражать возрасту? Так и здесь — живая ручная работа странным образом передаёт энергию художника, личность его, и при всем уважении к пиксаровским, допустим, фильмам — это другой жанр.
— Какая техника вам кажется самой сложной?
— Вероятно, технически самое сложное — то, что делает Александр Петров, что принесло ему «Оскара»: живопись по стеклу. Это потрясающее впечатление и тончайшая работа. Очень перспективная вещь — перекладка, это техника, в которой Норштейн делает «Шинель». Он её делает несколько десятилетий, отвлекаясь на множество дел, потому что он всем нужен, но, я уверен, закончит. Перекладка оказалась идеальной для передачи мимики персонажа, этого больше никак не сделаешь.
— А вы можете сказать, что понимаете «Сказку сказок»?
— До конца? Нет. А зачем её понимать? Мультипликация — это вообще экранизация не до конца понятных вещей. Хотя я у Норштейна всё равно больше всего люблю «Ёжика».
— А я — «Цаплю и журавля».
— Ну, это вообще почти Чехов.
— Вам не кажется — вот я у вас над столом вижу Булгакова, — что идеальной экранизацией «Мастера и Маргариты» мог бы стать мультфильм? По крайней мере это решило бы проблему с котом.
— Не представляю, кто бы потянул такой мультфильм, но вообще — да, пожалуй. Наверное, в смешанной технике, потому что Москву надо делать в одной манере, мрачной и несколько гротескной, а Ершалаим — в другой. Но обычная экранизация маловероятна, тут действительно нужен художник, причём редкого класса.
Читайте также: В детстве мне очень нравилось болеть
«Чебурашка — вероятно, обезьянка»
— Вы помните, как придумали Чебурашку?
— Чебурашка, можно сказать, рождался в муках: всех персонажей уже нарисовали, а он не получался. Весь подготовительный период — полгода — ушёл в основном на него. Вообще у этого мультфильма долгая история: Роман Качанов — замечательный такой гигант, тогда молодой режиссёр — решил подружиться с Аджубеем. Ему казалось, что участие человека столь влиятельного подтолкнёт мультипликацию вперёд, и заказал ему сценарий. Сценарий у него получился так себе — африканская сказка «Соперники» с элементами футбола, — но дружить с Качановым они продолжали, даже когда Хрущев и соответственно Аджубей уже лишились власти. Качанов пришёл в гости и увидел, что дети Аджубея с хохотом читают какую-то книжку: его заинтересовала история, и он решил эту сказку снимать. Но Чебурашка тогда ещё нынешнего вида не имел: его рисовали в виде обезьянки такой, что ли… Когда я за него взялся, он и был такой обезьянкой, и уши были на макушке, самые тривиальные, а сзади длинный хвост. Но как-то по ходу работы они всё увеличивались и съезжали вниз, пока не образовались эти локаторы. А хвост, напротив, всё убывал, пока совсем не втянулся.
— Какое он животное? Внешне похож на лемура, лори…
— Он не животное. Он идеальное представление о добром ребёнке, ищущем друга.
— Ваша Шапокляк была, конечно, революцией в советском отношении к старости. Стариков всегда изображали с умилением…
— Ну, тут всё просто: главной деталью облика оказался нос, который она всё время суёт не в своё дело. Она не такая плохая старуха, кстати. Я думаю даже, она отчасти примирила многих детей со стариками. Приятней же любить старуху хулиганствующую, чем назидательную, которая всех учит жить…
— Но крокодил, как хотите, идеализирован. Вы вообще наблюдали крокодила?
— В зоопарке? Нет, зачем? Я вообще к прямому наблюдению, в зоопарке, прибегал единственный раз в жизни, когда делал Удава для Остера. Там с остальными было в принципе всё понятно, прежде всего со Слонёнком, которого Козаков так по-пастернаковски озвучил. Но Удав мне был непонятен — как его очеловечить? Тем более что я змей, признаться, терпеть не могу, на грани фобии, им приписывают какую-то исключительную мудрость, но верится с трудом. И я часами смотрел на этого питона, пытаясь понять: что в нём хорошего? Пока не придумал ему удивлённые бровки домиком, и после этого он стал привлекателен. Ливанов тоже с ним мучился, какие только голоса для него не выдумывал, пока Уфимцев, режиссёр, не сказал ему: говори своим, ничего более удавского всё равно придумать невозможно.
— Как вы, серьёзный художник, с такой графикой отличной, пошли в мультипликацию?
— Как большинство советских людей: посмотрел «Бемби». Ну и понял, что хочу делать вот такое.
1
— Как вы думаете, потенциально всякий хороший художник способен этим заниматься?
— Прежде всего хороший график, предпочтительно шаржист. Сам-то я больше всего люблю живопись: графика, в общем, дело нехитрое. А вот колорит — это надо, чтобы цвет с цветом разговаривал, чтобы Бог поцеловал. Величайший живописец в мире был Рембрандт, я думаю, Рафаэль по сравнению с ним — холодный украшатель… У Рембрандта свет и тень живут, они в трагических отношениях, и ничего трагичней и мучительней «Возвращения блудного сына» я представить не могу. Вот картина, в которой всё о человеке, всё об участи его: всегда будут рисовать — и ничего к этому не прибавят, к спине этого сына и рукам слепого отца.
«До ещё одной революции я надеюсь не дожить»
— Как вам кажется, кто сделал больше всего — из наших — для превращения мультипликации в серьезное искусство?
— Безоговорочно — Хитрук. Взрослая мультипликация началась с «Истории одного преступления». До этого, как выражались на профессиональном жаргоне, мы делали кино для серунов. С Хитрука началось искусство, временами довольно авангардное. Притом что детское кино он умел делать виртуозно — в «Снежной королеве», скажем, он рисовал всю линию Оле-Лукойе, и человечек с зонтиком получился у него чудесно. Но в собственных картинах он от этой традиции отошёл — и Винни Пуха, например, придумал довольно гротескным. Дети оценили.
— Интересно, вы могли бы сделать фильм про старого Чебурашку?
— Почему же нет… Но в чём эта старость могла бы выражаться? Мордочка сморщилась, он бы, возможно, ссутулился… Неизменными остались бы уши. Они бы не поникли, нет. Эти уши — как души. Два флага его души.
— Вы дружили с Успенским?
— Нет. В нашу работу он почти не вмешивался — и правильно делал: есть авторы, которые постоянно ходят в цеха и следят за всеми этапами изготовления куклы, а он был у нас, может, раз или два. Успенский был человек бесконечно талантливый, но по сути своей это был так и не выросший ребёнок, что для литературы очень хорошо, особенно для детской, а для жизни трудновато переносится окружающими.
Читайте также: «Жена должна». Ничего она не должна!
— Ваше поколение дало необыкновенно много талантливых людей, справилось с титаническими задачами — как оно получилось таким?
— Поколение действительно потрясающее, сейчас почти уже несуществующее и потому легендарное, а получилось оно таким потому, что воспитывалось сразу после революции. Оно сформировалось на великом переломе, власть ещё не окаменела и не одряхлела, у её сторонников был не только карьеризм, не только жестокость, а ещё и некоторый идеализм, и энтузиазм, и новизна. Это всё как-то влияло, был какой-то грозовой кислород в атмосфере — который потом постепенно вытеснялся.
— Может, ещё одна революция добавила бы кислорода?
— До ещё одной революции я надеюсь всё-таки не дожить. Поистине, не дай бог жить в эпоху перемен. Да и какая идея может сейчас вдохновлять революцию? Боюсь, в нынешние времена все перемены могут осуществляться только мирно, иначе последствия будут катастрофическими.
— Но согласитесь, СССР был посложнее и поинтереснее нынешних времен?
— Он был поорганичней, так бы я сказал. Естественней. Вот это соединение народов в союз — это всё-таки лучше, чем когда все те же народы приезжают в Россию на заработки. Помните, Маршак повторял: для детей надо писать, как для взрослых, только лучше? Ну вот, сейчас почти всё то же самое, только хуже.
— Есть у вас рецепт долголетия?
— А оно вам нужно? Это непросто, и знаменитое пожелание «До ста двадцати!» — оно ненамного лучше, чем проклятие «Чтоб ты жил во времена перемен». Больше увидишь — но не факт, что увидишь хорошее. Больше узнаешь — но не факт, что это тебя обрадует. Вообще единственный способ как-то не слишком портиться с годами — это про них не вспоминать.
— Вы и к столетию не готовитесь?
— К чему не готовлюсь? Даже не говорите мне об этом. Я о нём и не думаю. Ещё чего. Боже упаси! Нас только то и спасало, что мы в этом жанре были люди без возраста. Рисовали детские картинки, лепили куклы — ну и выпали из всех категорий… И всё это без помощи компьютера. Компьютера у меня и сейчас нет, тоже фактор долголетия — я не читаю всего этого, что там у вас пишут…
— Может быть, власть нам как раз и подарит долголетие — отберёт интернет, перестанем огорчаться…
Собеседник
