Драма режиссёра Эфраима Севелы, уроженца Бобруйска, «Колыбельная» снята в 1986 году. Фильм состоит из трёх новелл. Все события кинокартины происходят во время Второй мировой войны.
Перед вами киносценарий одной из этих новелл.
1. Экстерьер. Лес.
(Ночь)
Белёсые облака, как месиво паутины. Как космы старушечьих волос. Бегут, тянутся, извиваясь и тая. И сквозь них проступает неясный болезненный свет.
Призрачный свет озаряет дремучий лес. От исполинских сосен чёрные тени пиками ложатся на большую поляну. Девственный дерн. Мягкий слой истлевающих игл.
И как рана, как страшная язва — глубокая яма, свежевырытая траншея через всю поляну с жёлтым бугром песка по краю. Лунный свет режет чёрной тенью золотую стенку ямы.
Тихо. До звона в ушах. Этот звон нарастает до рокотов моторов, и в библейский покой врывается рев тяжёлых автомобилей.
При свете луны, как из небытия, выплывают на поляну грузовики с кузовами, полными людей, как сельдей в бочке.
Рвутся с поводков у солдат бешеные сторожевые псы. Подгоняемые солдатами, люди спрыгивают с кузовов на землю. Большие люди и маленькие. Женщины и мужчины. Дети.
Мы не видим их лиц. Мы видим силуэты. Вот они уже выстроены у края рва, спиной к пропасти — неровная цепочка темных силуэтов. Большие и маленькие. Древние, как патриархи, старцы и несмышлёные малыши.
Читайте также: Ликвидация бобруйского гетто в Каменке: факты
А напротив, у подножия могучего дуба, тоже силуэты — солдаты, устанавливающие пулемет, деловито заправляющие магазин бесконечной патронной лентой. И силуэты сторожевых псов, нервно поскуливающих и облизывающихся в предвкушении крови.
Только собачий вой и слышен. Люди же молчат. Молчат палачи — они заняты установкой пулемета. Молчат тёмные силуэты у края рва. Их участь — ждать.
Солдаты легли за пулемет, и его ребристый ствол с прицельной планкой плотоядно поплыл по безликим силуэтам, большим и маленьким, как по мишеням в тире, выбирая, с кого бы начать, в кого первого плюнуть огнем.
В узкой прорези прицела, как в тесной рамке, возникают и исчезают не люди, а призраки. А ребристый ствол всё движется, пресыщенно выбирая, облюбовывая, на ком бы остановиться, в кого бы метнуть смертельный кусочек свинца из первого патрона длинной ленты, свисающей до земли.
И замер, найдя. Чёрное отверстие дула застыло на силуэте женщины с младенцем на руках. Знакомом до боли силуэте.
В прорези прицела стояла ОНА. Богоматерь. Мадонна. Рождённая кистью Рафаэля.
И уже не силуэт, а всю её видим, озарённую светом изнутри. И это юное прелестное лицо, и эту неповторимую улыбку, обращённую к младенцу на её руках.
Сикстинская мадонна стоит перед пулеметом. Но в отличие от той, библейской, она мать не одного, а двоих детей. Старший ребёнок — мальчик, лет десяти, кудрявый и черноволосый, с глазами, как вишни, и оттопыренными ушами, ухватился за юбку матери и недоуменно глядит на пулемет.
Стоит такая гнетущая, зловещая тишина, что хочется закричать, завыть. Словно замер весь мир, остановилось сердце вселенной. И вдруг в этой жуткой тишине неожиданно послышался тихий плач ребёнка.
На руках у мадонны заплакало дитя. Земным, обычным плачем. И таким неуместным здесь, у края могилы, перед чёрным отверстием пулеметного дула.
Мадонна склонила лицо к нему, качнула дитя на руках и тихо запела ему колыбельную.
Древнюю, как мир, еврейскую колыбельную, больше похожую на молитву, чем на песенку, и обращенную не дитяти, а богу.
Про беленькую козочку, которая стоит под колыбелью у мальчика.
Про беленькую козочку, которая пойдёт на ярмарку и принесёт оттуда мальчику гостинцы: изюм и миндаль.
И утихло дитя на руках у мадонны.
А колыбельная не умолкла. Рвется к небу, как мольба, как вопль. Уже не одна мадонна, а десятки, сотни женских голосов подхватили песню. Вступили мужские голоса.
1
Метнула в небо мольбу вся цепь людей, больших и малых, расставленных у края могилы, и заметался, забился под луной их предсмертный крик, захлебнувшись в сухом неумолимом стуке пулемета.
Отстучал пулемет. Умолк, насытившись. Нет у края рва ни одного человека. Нет и самого рва. Он наспех засыпан. И через всю поляну, из конца в конец по девственному дерну тянется, как шрам, жёлтая песчаная полоса.
Ушли, пристыженно гудя моторами, крытые грузовики.
У подножия дуба уже нет пулемета. Лишь горки пустых стреляных гильз отливают латунью в лунном свете.
Только эхо колыбельной перекликается в лесу, мечется среди оцепеневших от ужаса сосен.
Луна глядит на поляну, на жёлтый песчаный рубец. Золотится песок, шевелится, словно дышит, вздыхает от горя.
Нет, это не привиделось.
Песок вздрогнул, осыпаясь, и из могилы показалась голова. Чёрная кудрявая голова мальчика с оттопыренными по-детски ушами. Это старший сын мадонны.
Он уцелел, прикрытый телом матери. И вылез с того света, из чёрного мрака, из груды мёртвых тел. Он стоит на жёлтом песке и чёрными, как вишни, глазами смотрит на этот свет. На луну. На дремучий лес кругом. И мальчику становится страшно, как стало бы страшно любому его сверстнику, очутись он ночью один в лесу.
Впереди шевельнулась тень. Из-за могучего дуба, оскользаясь по стреляным гильзам, вышел католический ксендз в чёрной сутане. Старый, как дедушка из сказки. С глубокими морщинами на бритом лице. И печальными, всё понимающими глазами.
Он подошёл, задыхаясь, к жёлтой полосе песка и стал перед мальчиком.
Мальчик молчал и смотрел в его старые глаза.
Мальчик:
- Я хочу жить.
Ксёндз (тяжело вздохнув):
- При одном условии.
Мальчик:
- Каком?
Ксёндз:
- Это последние слова, что ты произнёс. Ты — немой. Ты не умеешь говорить. И тогда, возможно, останешься жив. Согласен?
Мальчик хотел было ответить, но, спохватившись, только кивнул. Ксендз печально улыбнулся и взял его за руку.
2. Экстерьер. Деревня.
(Утро)
Среди дремучего леса затерялась, укрылась от всего мира деревушка, и в ней, среди убогих избушек, устремил в небо островерхий шпиль красный кирпичный костёл.
Читайте также: Пять неожиданных фактов о фильме «Уроки фарси», который снимали в Бобруйске
3. Интерьер. Жилище ксёндза.
(Утро)
На низком, тёмном потолке между тяжёлых балок горит, коптя, керосиновая лампа. С деревянного распятия на стене смотрит Христос на ксёндза с закатанными рукавами сутаны, склонившегося над большим деревянным корытом, из которого струится пар. В корыте сидит по грудь в воде мальчик. Голый. Грязный, в крови, одежда его лежит на полу у корыта. Деревянным черпаком ксёндз набирает воду из деревянной бадьи и поливает голову мальчика.
Скрипит дверь. Ксёндз в испуге оглядывается. В дверь просовывается старуха-экономка в ночном чепце. Ксёндз машет на неё руками и запирает за ней дверь на щеколду.
Мальчик стоит в корыте, вытираясь простыней. Ксёндз заботливо протирает ему глаза, уши.
4. Интерьер. Костёл.
(Утро)
В костёле — прохлада и покой. Под расписанными сводами мягко плывут звуки органа, навевая тихую печаль, уводя от земных забот и горестей.
Идёт воскресное богослужение. Старый ксендз, в белом облачении, с кружевной пелериной на плечах, направляется к алтарю, и за ним следуют парами двенадцать мальчиков, тоже в белом и с кружевными пелеринами вокруг тонких шей.
Двенадцать мальчиков. Одиннадцать светлоголовых и один с чёрными кудрями и с чёрными, как спелые вишни, глазами. Он новенький, и белые головки с любопытством оглядываются на него.
Мальчики (переговариваясь):
- Он немой…
- Ни слова не может сказать, только мычит…
- Наш ксёндз подобрал его… сироту… убогого…
Обитатели деревушки заполнили костёл и с благоговением слушают проповедь ксёндза. Эти люди ищут утешения в его словах, потому что жизнь вокруг безжалостна и многих из них она пометила своей печалью. Здесь безногие и одноногие, безрукие и слепые, обрубки человека, изувеченная плоть.
И тянутся они к старому ксёндзу, как испуганные дети, и поверяют ему свои горести и тревоги.
Жители деревушки:
- Спаси, отец, нет больше сил… не дожить до светлого дня.
- Дочку угнали на каторгу, последнее дитя отняли.
- Сына повесили… такой был молоденький… убит.
- Корову отняли… чем деточек кормить?
Ксёндз (печально глядит на горе людское и беспомощно шепчет:
- На чудо уповайте… другого спасения нет.
5. Интерьер. Костёл.
(День)
В опустевшем после службы костёле одиноко бродит черноголовый мальчик в белой кружевной пелеринке. Всё здесь ему непривычно и чуждо. И серебристые трубы органа, и обнажённая фигура Христа, прибитого гвоздями к кресту, и библейские картины на витражах в стрельчатых узких окнах.
Что-то знакомое угадывает он в каменных фигурах в нишах храма.
Старцы с еврейскими лицами. Святые. Где видал он их? Почему так знаком ему их облик?
Да ведь такие же старики стояли рядом с ним у края могилы. И так же глядели на убийц своих. Мудро и всезнающе. Теперь они глядят на него, маленького еврейского мальчика в белом облачении служки христианского храма. Глядят понимающе и сочувственно.
А в этой нише — мадонна с младенцем. Из камня лучится материнская улыбка. До жути знакомая.
Мальчик (зовёт):
- Мама...
И будто дрогнул, потеплел камень, и мать подняла глаза от младенца к своему старшему сыну.
Глубоко-глубоко, в неизбывной печали вздохнул всеми трубами серебристый орган, и поплыла под сводами густая мелодия той колыбельной, похожей на молитву, и голос мамы сорвался с каменных губ, зашептал мальчику слова о белой козочке, что стоит под его колыбелью и скоро пойдет на ярмарку купить ему гостинцев: изюм и миндаль.
И все святые в своих нишах поддержали низкими мужскими голосами.
А орган, вздыхая, вторил им и уводил молитву под купол храма.
Старый ксёндз нашёл мальчика распростёртым на полу костёла у подножия каменной мадонны и унёс его на руках.
6. Экстерьер. Поле.
(День)
Колышется под дуновением ветерка золотое море ржи. У края поля женщины жнут рожь. Серпами. Как в далёкую старину. И одеты они, как в давние времена, в длинные холщовые юбки. На головах чепцы. На ногах деревянная обувь. Ни одного мужчины в поле. Одни женщины. Молодые и старые. С отрешёнными в своём женском одиночестве, увядающими лицами.
За их спинами остаются на жнивье туго стянутые золотистые снопы.
7. Экстерьер. Луч.
(Вечер)
Два могучих коня, распустив хвосты и гривы, играют на лугу в любовные игры, от страсти вставая на дыбы. Воздух сотрясается нетерпеливым ржанием.
А на краю луга танцуют девушки. Бесстрастно и печально. Потому что нет им пар. И танцуют девушка с девушкой, став в два ряда лицом к лицу, не касаясь телами друг друга. Движутся медленно и плавно. Как в полусне. Длинные юбки, распахиваясь, открывают крепкие ноги, под кофтами вздымаются в неутолённой жажде ласки большие созревшие груди.
А играет им на флейте парень — инвалид: из штанины торчит голый обрубок ноги.
Девушки в танце усмиряют свою плоть, подавляют своё естество.
И лишь кони ликуют в любовном танце, дают полную волю страстям.
Сладостный колокольный звон плывёт над землей.
8. Интерьер. Костёл.
(Вечер)
Идёт служба в храме. Двенадцать мальчиков в белых одеяниях шествуют за ксёндзом. Ангельскими голосами поют мальчики. Поют одиннадцать белоголовых, темноволосый молчит. Он немой.
Брюнет глазами косит на каменную мадонну с младенцем. На ее неподвижном лице возникает сочувственная улыбка.
9. Экстерьер. Берег реки.
(День)
У самого костёла под обрывом река. Мальчики в белых пелеринках после службы в храме шумно сбегают вниз по песчаному откосу, на ходу раздеваясь.
Мальчики (немому):
- Эй, немой, идём купаться!
Черноголовый мальчик не раздевается, мотает головой, показывая, что плавать не умеет.
Мальчики (не отставая от него):
- А мы научим!
Они с хохотом хватают его за руки и за ноги и, раскачав, бросают в реку. Он погрузился в воду с головой и, вынырнув, стал судорожно барахтаться в намокшей белой пелеринке.
За поворотом реки, скрытые обрывом от постороннего глаза, купаются женщины. Нагишом. Одна другой краше. Крепкие красивые тела. Полные женственности, неутоленной жажды неги и ласки.
На крики мальчишек женщины стали выбегать из воды и, кутаясь в простыни, облепившие их тела, потянулись вверх по обрыву.
Шедший из храма народ бросился к реке, привлечённый криками мальчишек. Вышел из костёла и ксёндз.
Черноволосый мальчик снова появился над водой, пуча глаза и захлебываясь.
Мальчик (вдруг закричал):
- Помоги-и-и-те!
И все на берегу, от мальчишек до стариков, замерли.
Прихожанин (ахнув):
- Немой заговорил!
Люди (закричали все вместе):
- Чудо!
- Чудо!
- Немой заговорил!
- Господь явил нам чудо!
Калеки и уродцы (пали на колени и простерли руки к небу):
- Чудо!
- Чудо!
Мальчик (закричал из последних сил):
- Помоги-и-и-те!
И снова погрузился в воду.
Мальчика извлекли из воды уже бездыханным.
Читайте также: Вёрсты Марии Минц
Над ним хлопочут женщины, купавшиеся в речке. Стаскивают с него одежду. И когда они сняли с него штанишки — отпрянули от неожиданности, зашептали друг другу в уши.
Жители деревушки:
- Еврей!
- Евреем храм опоганили!
И гнев толпы стал накаляться.
Ксёндз, задыхаясь, протолкался к мальчику, грузно опустился на землю, дрожащими руками снял с него белое облачение с кружевной пелериной. Поднял нагого мальчика на руки и приподнялся с колен.
Толпа от него отшатнулась.
На руках у ксёндза, как Христос, снятый с креста, лежал неподвижно еврейский мальчик.
Ксёндз направился в костёл, переступая через калек, лежавших на его пути.
Толпа, всё больше разъяряясь, хлынула за ним. Замелькали над головами костыли. Оскалились беззубые рты.
10. Интерьер. Костёл.
(День)
В пустом костёле стоит с мальчиком на руках ксёндз. Широкий рукав его сутаны перекрыл чресла ребёнка.
Одобрительно улыбаясь, взирают на священника каменные апостолы из своих ниш.
И мадонна улыбается ему.
Вздохнул, заплакал мелодию колыбельной. Заметалась, забилась под куполом храма песня-мольба.
Ползут по ступеням, заполняют костёл обрубки людей. Испуганные лица.
Калеки и уродцы:
- Чудо!
- Чудо!
- Немой заговорил!
- Господь, яви нам свою милость!
Но эти голоса заглушают другие. Остервенелые, разъяренные.
Жители деревушки:
- Осквернил святыню!
- Опоганил храм!
Ксёндз склонил лицо к ребёнку. Приложил ухо к его ребристой груди, и губы его тронула улыбка. Ксёндз:
- Он жив!
Жители деревушки:
- Воскрес!
- Воскрес!
- Воскрес!
Улыбнулись апостолы. Улыбнулась мадонна.
Мощный хор сотряс своды костёла.
Коленопреклоненная толпа устремилась к ксёндзу и пала перед ним ниц.
Мальчик шевельнул рукой и обхватил ею шею ксендза. Он открыл глаза и улыбнулся людям.
«Э. Севела. Собрание сочинений», том 6. – Изд-во «Грамма», Москва, 1997.
OCR: Гершон. г. Хеврон.
К сведению.
Из интервью Эфраима Севелы Анатолию Козаку:
- Я помню премьеру «Колыбельной» в Московском Доме кино. Лента о евреях, страстная, пронзительная, которая говорила о Холокосте. Как родилась идея фильма?
- Это очень любопытная история. Примерно лет тридцать пять назад в Риге сошлись три молодых кинематографиста – Витас Жалакявичюс (поставивший потом нашумевший фильм «Никто не хотел умирать»), Варис Круминь (поставил позднее «Сына рыбака») и ваш покорный слуга, тогда ещё начинающий сценарист.
Мы сидели в ресторане «Астория». Там была изумительная латышская певица Мирдза, она исполняла песни разных народов, причём прекрасно передавая характер, интонации каждого языка... Вдруг она запела еврейскую колыбельную, под которую посетители ресторана-офицеры танцевали со своими дамами вальс-бостон. Все мы были охвачены необыкновенным волнением: еврейская песня в те годы, да ещё звучащая так проникновенно, страстно, искренне, словно это на самом деле пела еврейская мать над колыбелькой своего ребёнка...
Когда Мирдза закончила, мои товарищи, латыш и литовец, посмотрели на меня. Я сказал: «Ребята, клянусь вам, сколько бы времени ни прошло, но я когда-нибудь сделаю фильм, темой которого станет эта песня».
Прошло много лет – я сдержал свое слово. «Колыбельная» была поставлена с помощью американской кинокомпании, съёмки велись на польской земле. Американская «Чикаго сан таймс» назвала этот фильм одним из сильнейших произведений о судьбе еврейского народа в годы Второй мировой войны. Лента состоит из трёх новелл:
- «Белые ромашки» – о нежном, только просыпающемся чувстве между еврейскими мальчиком и девочкой, детьми-смертниками, ибо они оказались в гетто, которое вскоре санируется гитлеровцами.
- «Безлюдье» – о еврее, узнике концлагеря, которому удается бежать, но его находит сторожевая овчарка и притаскивает, обессилевшего, обратно в лагерь.
- «Предсказание кукушки» – о польском ксёндзе, спасающем от гитлеровцев еврейского мальчика, у которого расстреляны родители. Эта новелла – одна из самых моих любимых.
