Время читать Булгакова: «Стальное горло»

Итак, я остался один. Вокруг меня — ноябрьская тьма с вертящимся снегом, дом завалило, в трубах завыло. Все двадцать четыре года моей жизни я прожил в громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах. Оказалось: она воет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа под синим абажуром отражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно, светящееся на левой руке от меня.

Мечтал об уездном городе — он находился в сорока верстах от меня. Мне очень хотелось убежать с моего пункта туда.

Там было электричество, четыре врача, с ними можно было посоветоваться, во всяком случае не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, да временами я и сам понимал, что это малодушие. Ведь именно для этого я учился на медицинском факультете…

«…Ну, а если привезут женщину и у неё неправильные роды? Или, предположим, больного, а у него ущемлённая грыжа? Что я буду делать? Посоветуйте, будьте добры».

Сорок восемь дней тому назад я кончил факультет с отличием, но отличие само по себе, а грыжа сама по себе. Один раз я видел, как профессор делал операцию ущемлённой грыжи. Он делал, а я сидел в амфитеатре. И только холодный пот неоднократно стекал у меня вдоль позвоночного столба при мысли о грыже. Каждый вечер я сидел в одной и той же позе, налившись чаю: под левой рукой у меня лежали все руководства по оперативному акушерству, сверху маленький Додерляйн. А справа десять различных томов по оперативной хирургии, с рисунками. Я кряхтел, курил, пил черный холодный чай…

И вот я заснул: отлично помню эту ночь — 29 ноября, я проснулся от грохота в двери. Минут пять спустя я, надевая брюки, не сводил молящих глаз с божественных книг оперативной хирургии. Я слышал скрип полозьев во дворе: уши мои стали необычайно чуткими. Вышло, пожалуй, ещё страшнее, чем грыжа, чем поперечное положение младенца: привезли ко мне в Никольский пункт-больницу в одиннадцать часов ночи девочку. Сиделка глухо сказала:

- Слабая девочка, помирает… Пожалуйте, доктор, в больницу…

Помню, я пересек двор, шёл на керосиновый фонарь у подъезда больницы, как зачарованный смотрел, как он мигает. Приёмная уже была освещена, и весь состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были: фельдшер Демьян Лукич, молодой ещё, но очень способный человек, и две опытных акушерки — Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же был всего лишь двадцатичетырёхлетним врачом, два месяца назад выпущенным и назначенным заведовать Никольской больницей.

Фельдшер распахнул торжественно дверь, и появилась мать. Она как бы влетела, скользя в валенках, и снег ещё не стаял у неё на платке. В руках у неё был свёрток, и он мерно шипел, свистел. Лицо у матери было искажено, она беззвучно плакала. Когда она сбросила свой тулуп и платок и распутала сверток, я увидел девочку лет трёх. Я посмотрел на неё и забыл на время оперативную хирургию, одиночество, мой негодный университетский груз, забыл всё решительно из-за красоты девочки. С чем бы её сравнить?

Только на конфетных коробках рисуют таких детей — волосы сами от природы вьются в крупные кольца почти спелой ржи. Глаза синие, громаднейшие, щеки кукольные. Ангелов так рисовали.

Но только странная муть гнездилась на дне её глаз, и я понял, что это страх, — ей нечем было дышать. «Она умрёт через час», — подумал я совершенно уверенно, и сердце мое болезненно сжалось…

Ямки втягивались в горле у девочки при каждом дыхании, жилы надувались, а лицо отливало из розоватого в лёгонький лиловый цвет. Эту расцветку я сразу понял и оценил. Я тут же сообразил, в чём дело, и первый раз диагноз поставил совершенно правильно, и главное, одновременно с акушерками — они-то были опытны: «У девочки дифтерийный круп, горло уже забито пленками и скоро закроется наглухо…»

- Сколько дней девочка больна? — спросил я среди насторожившегося молчания моего персонала.

- Пятый день, пятый, — сказала мать и сухими глазами глубоко посмотрела на меня.

- Дифтерийный круп, — сквозь зубы сказал я фельдшеру, а матери сказал: — Ты о чём же думала? О чём думала?

И в это время раздался сзади меня плаксивый голос:

- Пятый, батюшка, пятый!

Я обернулся и увидел бесшумную, круглолицую бабку в платке. «Хорошо было бы, если б бабок этих вообше на свете не было», — подумал я в тоскливом предчувствии опасности и сказал:

- Ты, бабка, замолчи, мешаешь. — Матери же повторил: — О чём ты думала? Пять дней? А?

Мать вдруг автоматическим движением передала девочку бабке и стала передо мной на колени.

- Дай ей капель, — сказала она и стукнулась лбом в пол, — удавлюсь я, если она помрёт.

- Встань сию же минуточку, — ответил я, — а то я с тобой и разговаривать не стану.

Мать быстро встала, прошелестев широкой юбкой, приняла девчонку у бабки и стала качать. Бабка начала молиться на косяк, а девочка всё дышала со змеиным свистом. Фельдшер сказал:

- Так они все делают. Народ. — Усы у него при этом скривились набок.

- Что ж, значит, помрёт она? — глядя на меня, как мне показалось, с чёрной яростью, спросила мать.

- Помрёт, — негромко и твёрдо сказал я.

Бабка тотчас завернула подол и стала им вытирать глаза. Мать же крикнула мне нехорошим голосом:

- Дай ей, помоги! Капель дай!

Я ясно видел, что меня ждёт, и был твёрд.

- Каких же я ей капель дам? Посоветуй. Девочка задыхается, горло ей уже забило. Ты пять дней морила девчонку в пятнадцати верстах от меня. А теперь что прикажешь делать?

- Тебе лучше знать, батюшка, — заныла у меня на левом плече бабка искусственным голосом, и я её сразу возненавидел.

- Замолчи! — сказал ей. И, обратившись к фельдшеру, приказал взять девочку. Мать подала акушерке девочку, которая стала биться и хотела, видимо, кричать, но у неё не выходил уже голос. Мать хотела её защитить, но мы её отстранили, и мне удалось заглянуть при свете лампы-«молнии» девочке в горло.

Я никогда до тех пор не видел дифтерита, кроме лёгких и быстро забывшихся случаев. В горле было что-то клокочущее, белое, рваное.

 

Девочка вдруг выдохнула и плюнула мне в лицо, но я почему-то не испугался за глаза, занятый своей мыслью.

- Вот что, — сказал я, удивляясь собственному спокойствию, — дело такое. Поздно. Девочка умирает. И ничто ей не поможет, кроме одного — операции. И сам ужаснулся, зачем сказал, но не сказать не мог. «А если они согласятся?» — мелькнула у меня мысль.

- Как это? — спросила мать.

- Нужно будет горло разрезать пониже и серебряную трубку вставить, дать девочке возможность дышать, тогда, может быть, спасем её, — объяснил я.

Мать посмотрела на меня, как на безумного, и девочку от меня заслонила руками, а бабка снова забубнила:

- Что ты! Не давай резать! Что ты? Горло-то?!

- Уйди, бабка! — с ненавистью сказал я ей. — Камфару впрысните, — сказал я фельдшеру.

Мать не давала девочку, когда увидела шприц, но мы ей объяснили, что это не страшно.

- Может, это ей поможет? — спросила мать.

- Нисколько не поможет.

Тогда мать зарыдала.

- Перестань, — промолвил я. — Вынул часы и добавил: пять минут даю думать. Если не согласитесь, после пяти минут сам уже не возьмусь делать.

- Не согласна! — резко сказала мать.

- Нет нашего согласия! — добавила бабка.

- Ну, как хотите, — глухо добавил я и подумал: «Ну, вот и всё! Мне легче. Я сказал, предложил, вон у акушерок изумлённые глаза. Они отказались, и я спасён». И только что подумал, как другой кто-то за меня чужим голосом вымолвил:

- Что вы, с ума сошли? Как это так не согласны? Губите девочку. Соглашайтесь. Как вам не жаль?

- Нет! — снова крикнула мать.

Внутри себя я думал так: «Что я делаю? Ведь я же зарежу девочку». А говорил иное:

- Ну, скорей, скорей соглашайтесь! Соглашайтесь! Ведь у неё уже ногти синеют.

- Нет! Нет!

- Ну, что же, уведите их в палату, пусть там сидят.

Их увели через полутёмный коридор. Я слышал плач женщин и свист девочки. Фельдшер тотчас же вернулся и сказал:

- Соглашаются!

Внутри у меня всё окаменело, но выговорил я ясно: — Стерилизуйте немедленно нож, ножницы, крючки, зонд!

Через минуту я перебежал двор, где, как бес, летала и шаркала метель, прибежал к себе и, считал минуты, ухватился за книгу, перелистал её, нашел рисунок, изображающий трахеотомию. На нём всё было ясно и просто: горло раскрыто, нож вонзен в дыхательное горло.

Я стал читать текст, но ничего не понимал, слова как-то прыгали в глазах. Я никогда не видел, как делают трахеотомиию.

1

«Э, теперь уж поздно», — подумал я, взглянул с тоской на синий цвет, на яркий рисунок, почувствовал, что свалилось на меня трудное, страшное дело, и вернулся, не заметив вьюги, в больницу.

В приёмной тень с круглыми юбками прилипла ко мне, и голос заныл:

- Батюшка, как же так, горло девчонке резать? Да разве же это мыслимо? Она, глупая баба, согласилась. А моего согласия нету, нету. Каплями согласна лечить, а горло резать не дам.

- Бабку эту вон! — закричал я и в запальчивости добавил: — Ты сама глупая баба! Сама! А та именно умная! И вообще никто тебя не спрашивает! Вон её!

Акушерка цепко обняла бабку и вытолкнула её из палаты.

- Готово! — вдруг сказал фельдшер.

Мы вошли в малую операционную, и я, как сквозь завесу, увидал блестящие инструменты, ослепительную лампу, клеёнку… В последний раз я вышел к матери, из рук которой девочку еле вырвали. Я услыхал лишь хриплый голос, который говорил: «Мужа нет. Он в городу. Придёт, узнает, что я наделала, — убьёт меня!»

-Убьёт, — повторила бабка, глядя на меня в ужасе.

- В операционную их не пускать! — приказал я.

Мы остались одни в операционной. Персонал, я и Лидка — девочка. Она, голенькая, сидела на столе и беззвучно плакала. Её повалили на стол, прижали, горло её вымыли, смазали иодом, и я взял нож, при этом подумал «Что я делаю?»

Было очень тихо в операционной. Я взял нож и провёл вертикальную черту по пухлому белому горлу. Не выступило ни одной капли крови.

Я второй раз провёл ножом по белой полоске, которая выступила меж раздавшейся кожей. Опять ни кровинки.

Медленно, стараясь вспомнить какие-то рисунки в атласах, я стал при помощи тупого зонда разделять тоненькие ткани. И тогда внизу раны откуда-то хлынула тёмная кровь и мгновенно залила всю рану и потекла по шее. Фельдшер тампонами стал вытирать её, но она не унималась.

Вспоминая всё, что я видел в университете, я пинцетами стал зажимать края раны, но ничего не выходило.

Мне стало холодно, и лоб мой намок. Я остро пожалел, зачем пошёл на медицинский факультет, зачем попал в эту глушь. В злобном отчаянии я сунул пинцет наобум, куда-то близ раны, защёлкнул его, и кровь тотчас же перестала течь. Рану мы отсосали комками марли, она предстала передо мной чистой и абсолютно непонятной. Никакого дыхательного горла нигде не было. Ни на какой рисунок не походила моя рана.

Ещё прошло минуты две-три, во время которых я совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом, то зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты я отчаялся его найти.

«Конец, — подумал я, — зачем я это сделал? Ведь мог же я не предлагать операцию, и Лидка спокойно умерла бы у меня в палате, а теперь умрёт с разорванным горлом, и никогда, ничем я не докажу, что она всё равно умерла бы, что я не мог повредить ей…»

Акушерка молча вытерла мой лоб. «Положить нож, сказать: не знаю, что дальше делать», — так подумал я, и мне представились глаза матери. Я снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и резко полоснул Лидку. Ткани разъехались, и неожиданно передо мной оказалось дыхательное горло.

- Крючки! — сипло бросил я.

Фельдшер подал их. Я вонзил один крючок с одной стороны, другой — с другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь я видел только одно: сероватые колечки горла. Острый нож я вколол в горло — и обмер. Горло поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошёл с ума: он стал вдруг выдирать его вон.

Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Я поднял глаза и понял, в чём дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло.

«Всё против меня, судьба, — подумал я, — теперь уж, несомненно, зарезали мы девочку, — и мысленно строго добавил: — Только дойду домой — и застрелюсь…»

Тут старшая акушерка, видимо, очень опытная, как-то хищно рванулась к фельдшеру и перехватила у него крючок, причём сказала, стиснув зубы:

- Продолжайте, доктор…

Фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели на него. Я вколол нож в горло, затем серебряную трубку вложил в него. Она ловко вскользнула, но Лидка осталась недвижимой. Воздух не вошёл к ней в горло, как это нужно было. Я глубоко вздохнул и остановился: больше делать мне было нечего.

Мне хотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своём легкомыслии, в том, что я поступил на медицинский факультет.

Стояло молчание. Я видел, как Лидка синела. Я хотел уже всё бросить и заплакать, как вдруг Лидка дико содрогнулась, фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух со свистом вошёл к ней в горло, потом девочка задышала и стала реветь.

Фельдшер в это мгновение привстал, бледный и потный, тупо и в ужасе поглядел на горло и стал помогать мне его зашивать.

Сквозь сон и пелену пота, застилавшую мне глаза, я видел счастливые лица акушерок, и одна из них мне сказала:

- Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию.

Я подумал, что она смеётся надо мной, и мрачно, исподлобья глянул на неё. Потом распахнулись двери, повеяло свежестью. Лидку вынесли в простыне, и сразу же в дверях показалась мать. Глаза у неё были как у дикого зверя. Когда я услышал звук её голоса, пот потек у меня по спине, я только тогда сообразил, что было бы, если бы Лидка умерла на столе. Но голосом очень спокойным я ей ответил:

- Будь поспокойнее. Жива. Будет, надеюсь, жива. Только, пока трубку не вынем, ни слова не будет говорить, так не бойтесь.

И тут бабка выросла из-под земли и перекрестилась на дверную ручку, на меня, на потолок. Но я уж не рассердился на неё. Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле неё. Затем ушёл к себе через двор.

Помню, синий свет горел у меня в кабинете, лежал Додерляйн, валялись книги. Я подошёл к дивану одетый, лег на него и сейчас же перестал видеть что бы то ни было; заснул и даже снов не видел.

Прошёл месяц, другой. Много я уже перевидал, и было уже кое-что страшнее Лидкиного горла. Я про него и забыл. Кругом был снег, приём увеличивался с каждым днём. И как-то, в новом уже году, вошла ко мне в приёмную женщина и ввела за ручку закутанную, как тумбочка, девчонку. Женщина сияла глазами. Я всмотрелся — узнал.

- А, Лидка! Ну, что?

- Да хорошо всё.

Лидке распутали горло. Она дичилась и боялась, но всё же мне удалось поднять подбородок и заглянуть. На розовой шее был вертикальный коричневый шрам и два тоненьких поперечных от швов.

- Всё в порядке, — сказал я, — можете больше не приезжать.

- Благодарю вас, доктор, спасибо, — сказала мать, а Лидке велела: — Скажи дяденьке спасибо!

Но Лидка не желала мне ничего говорить. Больше я никогда в жизни её не видел. Я стал забывать её. А приём мой всё возрастал.

Вот настал день, когда я принял сто десять человек. Мы начали в девять часов утра и кончили в восемь часов вечера. Я, пошатываясь, снимал халат. Старшая акушерка-фельдшерица сказала мне:

- За такой приём благодарите трахеотомию. Вы знаете, что в деревнях говорят? Будто вы больной Лидке вместо её горла вставили стальное и зашили. Специально ездят в эту деревню глядеть на неё. Вот вам и слава, доктор, поздравляю.

- Так и живёт со стальным? — осведомился я.

- Так и живёт. Ну, а вы доктор, молодец. И хладнокровно как делаете, прелесть!

- М-да… я, знаете ли, никогда не волнуюсь, — сказал я неизвестно зачем, но почувствовал, что от усталости даже устыдиться не могу, только глаза отвёл в сторону. Попрощался и ушёл к себе. Крупный снег шёл, всё застилало. Фонарь горел, и дом мой был одинок, спокоен и важен. И я, когда шёл, хотел одного — спать.

Русское слово

 

Поделиться

Читайте также

Ничто сегодня не волнует нас так, как здоровье. Поэтому семейное креативное пространство женщин «Тут СВАЕ» приглашает всех желающих в Беседку здоровья.

10 декабря 2021 года встреча «Здоровье молочных желез. Или всё о женской груди». Начало в 18.00.

Гости

  1. Врач УЗИ акушер-гинеколог Алина Римашевская.
  2. Психолог Марина Палицына.

Предварительная запись обязательна, как и сменная обувь с собой.

Стоимость: пожертвование по душе.

Продолжительность – 1,5 часа.

Предварительная запись на встречу обязательна по телефону +375 (44) 588-94-07.

1

Читать дальше

Последняя декада января прошла в учреждениях здравоохранения области без абортов.

Инициаторами проведения акции выступили Могилёвский облисполком и Центр поддержки семьи, материнства и детства «Покрова» при поддержке Бобруйской епархии Белорусской православной церкви.

 

Кстати

Эта акция проходит по инициативе Центре не в первый раз. В 2020 году бобруйский центр «Покрова» также был одним из инициаторов акции «Рождественские дни без абортов».

ТК Союз

Фото: Josh Willink, pexels.com

Читать дальше

Постановлением Министерства здравоохранения Республики Беларусь от 25 января 2021 г. №5 «Об изменении постановления Министерства здравоохранения Республики Беларусь от 10 августа 2019 г. №27» внесены изменения в Перечень лекарственных препаратов, реализуемых из аптек без рецепта врача.

Перечень дополнен лекарственными препаратами для лечения ряда сердечно-сосудистых заболеваний, для лечения сахарного диабета, заболеваний щитовидной железы, гормональными препаратами для лечения заболеваний носа и глаз, лечения глаукомы.

Это связано с тем, что указанные лекарственные препараты наиболее часто применяются у пожилых пациентов, имеющих хронические заболевания. Указанная категория граждан входит в группу риска, поскольку наиболее восприимчива к заражению инфекцией COVID-19 и наиболее тяжело переносит данное заболевание.

В целях исключения необходимости посещения поликлиники только для выписывания рецептов врача на указанные лекарственные препараты, постановлением предоставляется возможность приобретать их за полную стоимость без рецепта врача.

Данная мера вводится временно, на период распространения инфекции COVID-19.

Также в Перечне уточняются коды АТХ для нескольких лекарственных препаратов в соответствии с Государственным реестром лекарственных средств Республики Беларусь.

Из перечня исключена позиция «Калия хлорид, для инъекций», а для лекарственных препаратов «Натрия хлорид», «Глюкоза» и «Натрия гидрокарбонат» в подгруппе B05 «Плазмозамещающие и перфузионные растворы» уточнены лекарственные формы и коды АТХ.

 

Фото: Anna Shvets, pexels.com

Читать дальше