В дощатом приземистом бараке собрались семьи, оторванные страшной войной от родного крова. Каждый жил надеждой на скорую победу. Вынести лишения всем помогали воспоминания о довоенной мирной жизни.
Москвичи, как нам казалось, выпендривались, перечисляя выставки, музеи и театры. Задетое провинциальное самолюбие требовало уравновесить аргументы в пользу нашего любимого Бобруйска. Спорила детвора до хрипоты. А когда словесные аргументы исчерпывались, полемика об искусстве заканчивалась жестокой потасовкой.
Разве мог какой-то МХАТ, который мы в глаза не видели, сравниться с нашей уникальной пожарной! Там, на втором этаже, в клубе над гаражом короткую, но яркую страницу в жизни Бобруйска оставил Еврейский народный театр. И разве могли эти зазнайки москвичи понять, что такое Театр с большой буквы!
Задолго до начала спектакля зрители занимали места. У них было время осмотреться. На стенах были развешаны тематические пожарные плакаты. Розовощёкий парень в каске, с выставленным вперёд указательным пальцем, спрашивал: «А ты вступил в добровольное пожарное общество?» а над занавесом висел загадочный плакат – «Учиться, учиться и ещё раз учиться» В. И. Ленин». Чему учиться и как учиться, было непонятно.
Читайте также: Виртуальная экскурсия по старинной пожарной части Бобруйска
Однако вернемся к зрителям. Опоздавшим приходилось стоять в проходе и вытягиваться на цыпочках, чтобы следить за происходившим на сцене. В зале витал густой коктейль из сладких ароматов пудры, духов, смертельного для моли нафталина.
Ради премьеры доставались из сундуков и шкафов наряды, которые одевались по большим праздникам.
Нетерпение зрителей нарастало. Редкие робкие хлопки постепенно сливались в оглушительные аплодисменты, требующие немедленного появления артистов на сцене. И вот занавес наконец раздвигался – и начинался спектакль.
Самодеятельные артисты играли искренне и с большим вдохновением. А зрители, захваченные действом, плакали и смеялись, и долго не расходились после спектакля.
Даже всегда сидевший позади, чтобы не загораживать сцену, богатырь Лейба-кузнец, расчувствовавшись, только на следующий день после событий отгибал от кулака-кувалды большой, как сарделька, закопчённый палец. Это означало – так он выражает своё восхищение.
Главное действующее лицо – заготовщик Неях – так органически вживался в сценический образ Тевье-молочника, что сам Шолом Алейхем пожал бы ему руку.
А руки у Неяха были и впрямь золотые. На фабрике он виртуозно укладывал лекала, что не оставалось отходов. Начальство не могло на него нарадоваться! И ещё он знал массу анекдотов и мастерски умел их рассказать. Эти знание и умение привели к тому, что кто-то из слушателей сообщил о нём куда надо.
Реконструкция Пожарного переулка и пожарного депо в художественной галерее-музее.
Вскоре театр прикрыли, а артист-народник Неях стал присылать семье редкие письма из какого-то «почтового ящика» в Магадане. Это было тогда большим счастьем – получить десять лет лагерей за неосторожное слово. «Могло быть хуже», – говорили, пришёптывая умники, ещё оставшиеся на свободе.
Оказавшись на краю земли, заготовщик Неях постигал науку глубокого почитания и нежной привязанности к Великому кормчему.
Читайте также: Бобруйск: история пожарного дела
…Время быстротечно. Отсидевшему от звонка до звонка и чудом выжившему опасному политзаключённому наконец дали вольную. Когда собрались гости, чтобы отпраздновать его благополучное возвращение, Неях встал и севшим от волнения голосом провозгласил первый тост за здоровье товарища Сталина.
Все присутствовавшие на всякий случай активно поаплодировали. Глаза хозяина увлажнились, из них покатились слёзы, которые побежали по изгибам ранних морщин на щеках и капельками повисли на подбородке. Были ли это слёзы умиления или эхом пережитого – неизвестно, магаданский «университет» научил помалкивать.
1
